...Несколько месяцев назад я пришел в элитный Принстонский университет, чтобы увидеть, что за молодежь будет руководить нашей страной через два-три десятка лет. Администрация выдала мне список студентов, с которыми легко контактировать. Я разослал им по электронной почте приглашения на ужин — в неформальной обстановке всегда легче вести разговор. Несколько дней подряд я обнаруживал, что почтовый ящик моего компьютера полон ответов, отправленных от часу ночи до часов 4-х утра.

Во время наших дружеских ужинов я поинтересовался, когда же эти ребята ложатся спать.

— В обычном режиме — около двух ночи, — ответила студентка-старшекурсница математического факультета. — Встаю всегда в семь утра.

Она сказала, что может позволить себе так много спать, потому что освоила методику обучения во сне. Перед сном она повторяла математическую задачу или прочитывала статью, а когда просыпалась, интересующая ее проблема была решена.

Я попросил нескольких студентов подробно описать их дневной распорядок. И получил расписание будущих работоголиков Америки. Утром — молитва, лекции и консультации, потом — ланч, затем — снова лекции и репетиторство в Трентоне, ужин, молитва, еще несколько часов дополнительных занятий... Один молодой человек сказал мне, что включил в расписание и время для встреч с друзьями. Позже выяснилось, что так поступают многие — если дружеские встречи не планировать, можно вообще потерять друзей.

На многое у будущих американских лидеров уже не остается времени. Пару лет назад я побывал в студенческом общежитии в разгар выборов и не увидел ни одного плаката с портретом Буша или Гора. Теперь я спросил и об этом, и мне рассказали, что большинству студентов некогда читать газеты, следить за политическими событиями...

— Главный вопрос – сколько часов в сутках, — сказала студентка факультета журналистики. – Мы слишком заняты, чтобы интересоваться глобальными проблемами.

— У нас нет ни времени, ни энергии на серьезные отношения... — объяснил, заметив мое удивление, парень с биофака.

Я отправился на ланч в студенческую столовую. И обнаружил, что уже в 1:10 она была пуста – все студенты поспешили в библиотеки и аудитории.

Студенты признавались мне, что редко вне стен университета ведут интеллектуальные разговоры. Чтобы обсуждать острые проблемы современности или явления культуры в университете создан специальный дискуссионный клуб. Встречу в клубе можно включить в расписание, а значит, дискуссия состоится.

Эти студенты живо обсуждают любую тему, кроме морали и формирования характера. Но вот, когда я спросил, не считают ли он себя “работоголиками”, их лица засветились, и они заговорили все разом. Один из лидеров студенческого самоуправлении сказал:

— Порой нам кажется, что мы — механизмы для поглощения и выдачи информации. А это мы называем сумками для инструментов.

Он улыбнулся и указал на свой рюкзак.

Насколько мне удалось заметить, никто из них всерьез не задумывался, над тем, что возможна какая-то иная жизни. Эти в высшей степени приспособленные юноши и девушки так упорно трудятся не потому, что их кто-то заставляет. Они предвкушают спрос на них на рабочем рынке. Инвестиционные банки рвутся в принстонские кампусы в поисках подходящих сотрудников. Немало выпускников Принстонского университета занимает высокие посты, работая в Китае или Африке. Все, с кем я говорил, были уверены, что, закончив университет, получат хорошую работу. Но этими студентами движет не вошедшая в кровь память о пуританской этике труда. Их гонит не кнут, а пряник. Им кружат головы огромные возможности.

— Мне нравится эта напряженность, — поделилась своими взглядами студентка, демонстрируя мне свой “ежедневник”, листы которого были заполнены записями.

Любой счел бы такую степень занятости тяжелейшим рабством и эксплуатацией, если бы не знать, что студенты Принстона принимают это на себя добровольно.

Лучшее определение студенческой культуры и образа жизни дал, пожалуй, профессор кафедры политологии Школы Общественных и Международных Отношений имени Вудро Вильсона, Джеффри Хербст. “Это — поистине профессиональные студенты, – сказал он. – И я говорю это без тени иронии. Просто их профессия — все четыре года быть студентами”.

Это не значит, что будущих лидеров, которые сейчас проходят “тренировку”, интересуют только деньги, которые они смогут заработать, получив диплом. Они, конечно же, мечтают о карьере, но сориентированы в основном на достижение цели. Любая деятельность – учеба, рутинная работа, или общественная деятельность вряд ли представляет для них самостоятельную ценность. Она нужна им для самосовершенствования, развития, для достижения успеха в будущем. Колледж – только ступенька бесконечной лестницы продвижения, и они постоянно осознают, что должны будут продолжить свой путь наверх.

Я побеседовал с Фрэнком Харгадоном, который тринадцать лет был председателем приемной комиссии в Принстоне, а до этого столько же лет проработал в Станфордском университете. Как все администраторы, с которыми мне довелось разговаривать, Харгадон искренне любит студентов.

— Я посвятил этим детям всю свою жизнь, – сказал он.

Но при этом, как многие люди старшего возраста, он немного обеспокоен всеобщим стремлением студенческой среды и готовностью безоговорочно принять установленные другими нормы и ценности.

Ссылаясь на брошюру “Прием в колледж и общественный интерес” (вышла в свет в 1966 г.), автор которой, Брайнерд Олден Трешер, бывший председатель приемной комиссии Массачусетского Технологического института, подразделяет студентов на “благоразумных” и “романтиков”, Харгадон отметил, что сейчас большинство молодых — “благоразумны” и воспринимают образование как средство продвижения к цели.

Они не ставят систему под вопрос, не пытаются ее изменить, а просто взбираются по ней как по лестнице. Поэтому они не спорят. Об этом я не раз слышал в Принстоне: если кто-то из студентов недоволен кем-то в группе, он пытается разрешить конфликт наиболее цивилизованными и ни в коем случае не агрессивными средствами. Принстонские студенты с неизменным уважением относятся к администрации и профессорам.

— Не могу заставить студентов называть себя по имени, —сказал мне Дэйв Вилкинсон, профессор физики.

Аарон Фридберг, который преподает на факультете международных отношений, говорил мне:

— Студенты очень редко ставят что-то под сомнение или принимают позицию, которая противоречит словам профессора.

А социолог Роберт Вутнау пожаловался:

— Они стремятся понравиться, выполнить любое требование, которое ставят перед ними на факультете, они очень хотят быть конформистами...

Для правящего поколения, которое пришло к власти в годы Клинтона и Буша, хотя бы минимальное участие в общественных протестах было просто нормой. Новая элита не протестует. Юные карьеристы хорошо знают, что от них ожидают проявления некоторого чувства вины за то, что они не участвуют, например, в общественных маршах протеста. Но в душе они не чувствуют себя виноватыми.

Пожалуй, это характерно именно для Принстона. Он всегда отличался практичностью. Он заработал себе репутацию тем, что большинство его выпускников становятся консультантами и банковскими специалистами по инвестициям, и не идут в академию, не становятся художниками или поэтами.

Эта культура мышления и поведения отражает жизнь и ценности не всех американцев, но важной группы этого поколения — будущей правящей элиты. Это ее характерные черты я описывал с самого начала. Но, вместе с тем, нельзя сказать, что они принципиально отличаются от молодежи других учебных заведений или молодежи, которая ограничилась образованием, полученным в средней школе. Они просто — на переднем крае общего процесса растущей эффективности, функциональности и требовательного отбора, который характерен для формирования детей в юношеском возрасте.

Сегодняшние “элитные” дети с удовольствием проводят послеобеденное время и выходные дни, меняя различные виды деятельности, которые способствуют их развитию. К тому времени, когда они добираются до колледжа, они воспринимают такой образ жизни как вполне естественный.

Не только в Принстоне, но и по всей стране сегодня люди предпочитают доверять авторитетам. Согласно опросу, проведенному институтом Гэллапа, 96% подростков сказали, что они ладят со своими родителями, а 82% назвали жизнь дома “замечательной” или “хорошей”. Трое из четырех сказали, что разделяют ценности своих родителей.

Так что, пытаясь определить облик современных американских детей, мы убеждаемся, что в Америке произошла “тихая”, незаметная, быть может, для многих из нас революция...